Рыжий кот и коллекция баек впридачу.
Собирались на ярмарку идти – а до того хутора дорогу подтопило. Вернулись – Энгор у дверей, говорит, эвакуация, чем скорее уйдете, тем вернее выйдет, Войско Запада идет. Мы ему как смогли обсказали про то войско, а потом травы по сумкам, какой еды нашли – туда же, да и выдвинулись. Шли споро – все ж не прогулка, побег. Дорогой к нам еще Анхин прибилась – до нее гарнизонные тоже дошли. Под самой крепостью на орков нарвались, Ранка в визг, да как припустит до ворот, я за ней, про Фаннара и мыслей тогда не возникло – сильный мужик да головастый, не пропадет.
Добежали. Ранку брат успокоил, я отдышаться успела, тогда в общий зал он нас и повел. А там стоят двое, да командуют, и так командуют, будто не гарнизон Химринга перед ними, столько лет землю под рукой держащий, а ребетята хуторские, малые да неразумные. Я смолчала, а все едино насторожилась – недолжно это. А там и выяснилось – то майяры темные, а их и не признают по первости, видно, оттого они такие злобные на язык и ходят. Задумалась я тогда про майаров – до того про них эти, с Запада говорили, а тут вот навроде свои такие же бегают. Ну, раз бегают да злятся – значит так надо. А потом и Фаннар вернулся, а с ним уже заловленными еще двоих парней привели. Этих порасспросили, одного повязали накрепко, а второго до того попортить успели, ну меня и дернули – перевяжи мол. Я перевязала да рассмотрела – не парень то был, а девка в мужском платье. А после, уже в другой крепости, и имя ее разузнала – Рэйси она, Рэйси Куница. Но да как я ее перевязала, так нас уже до другой крепости потащили цепью – приказано в Ангбанд мирных вести, а с этой крепостью одному гарнизону маяться.
В крепости уже пленников отдельно утащили, а нас в тронный зал привели, представить Владыке Севера. Меня тогда под самые пятки пробрало – он сидел на троне и смотрел на нас – тяжело и вместе с тем спокойно, говорил – а я не слышала слов, только гул, как от падающего камня или бурной реки после паводка.
Когда нас вели размещать, я краем уха слышала шум в одном из бараков поблизости, и слышала голос той девчонки, которую перевязывала в крепости на холме. Слышала крик, а за ним рычание – «На ворота!» Нас только разместили, как окриком темной майа я была вызвана к той же девочке – и снова раны, и снова это лицо, которое я знала и раньше, много раньше, но никак не могла узнать сейчас. Перевязать что могу, и на пару минут, каким то чудом данных орками прижать к себе, напутствовать, зная, что и не свидимся больше, провожая в последний, как тогда казалось, путь по праву старой и мудрой женщины. И плевать, что не моя дочь, и плевать, что недолжно казнить за ошибку одних другого. Ей было нужно, у нее никого не осталось, значит, отпустить ее было правильно именно мне.
После нас разместили в рудничном бараке, выгнав оттуда пленных. Говорили – вы гости Севера, если вам что-то нужно – не стесняйтесь просить. А нам нужна была только вода и работа. Без воды бунтовать начинало тело, без работы – разум. Только работой можно было тогда выгнать из головы крутившуюся там еще с орочьего набега мысль, – «Что, разглядела истинный лик того, под чьей рукой ходишь?» И только когда с помощью Хонахта, хирурга из гарнизона Химринга, маленький лазарет встал как раз между бараками, где жили гости, и теми, где жили пленники, я нашла в себе силы ответить на этот вопрос. Да, я разглядела истинное лицо Севера – рваное и усталое, с каменным взглядом и рокотом обвала вместо голоса. Я разглядела все лица, какими ко мне поворачивался Север. И они оказались как раз по мне.
А когда поставился переносной лазарет притащили и пациентку – ту самую, с которой мы шли до Ангбанда, ту самую, которую из раза в раз я бинтовала и держала в своих руках. Ей вырезали глаза и язык, а к тем ранам на руках, которые я стягивала на ней, провожая на стену, прибавилось множество новых. И никто даже не удосужился прижечь то, что натворил, ее бросили истекать кровью нам, вот, играйтесь в свою медицину, дорогие гости.
И к нам вернулся Хонахт. Вот уж когда я благодарила всех богов, каких знала, за то, что он есть и он здесь с нами и девочкой… Дело в том, что у него был сохранен набор для шитья ран, мой же в спешке сборов был позабыт дома. А значит, только он мог в тот момент помочь Рэйси выжить – и помог. Язык прижгли, глазницы зашили, я, тихо радуясь собственной запасливости на травы, смогла домешать нужное снадобье. Оставалось только одно – ждать, как пойдет дело. С Хонахтом был договор, что сумеет – проведает, все же он-то много где нужен, и не только как лекарь, а мы с Ранкой остались при пациентке. Наше дело уже привычное – пои ко времени, да повязки меняй, да жди, пока в полное сознание придет. Я так посидела, поработала, совсем правильно девочку устроила, а тут ко мне со спины крадутся. Пленникам местным тоже помощь понадобилась. Ну, я с Ранкой сговорилась, чтоб она за Рэйси приглядела, взяла что полегче, да и пошла в тот барак. А там… Жуть там, кровавая да расписная. Лежит эльф, сильный, статный, а у него спина под цвет волос алая. Бичом воспитывали, али кнутом, такие полосы чаще на скотине видеть приходится, а тут во всю спину роспись полосатая. Одно счастье, спину не перешибли, только кожу до мяса подрали. Я от щедрот на бинты снадобьем для ран плеснула – да и по лохмотам иду, промываю. Больно ему, сразу видно, да он не орет особо, не дергается, терпит. Сильный парень. А кто спереди его держит – тож молодец. Пока так-то мимо бегал, думалось – парень, а как рядом за работу сели уж и разглядела – девушка это, ихняя, эльфийская, крепенькая, да тоже битая – и на лице шрам от виска на щеку тянется, и рука одна всего, а в другой протез стоит.
Как сумели в три руки промыли, перевязали, да отсыпаться оставили – тут, как говорится, кого не пользуй, а совет один будет – сон – лучший лекарь.
Так вот я и трудилась – то у Рэйси посижу, повязку сменю, дочку чем смогу ободрю, потом до барака схожу – как там парень, не придет ли его лихоманка какая бить. От него снова к Рэйси, так дело и шло. Потом Рэйси очнулась, кое-как мы с ней говор знаками наладили, да только я и после того в барак бегать не перестала – все ж одно пациенты. А там новый паренек лежит, и колотит его чем-то, да продергивает. Ну его тож чуток порасспросила, чем, да как, да от чего колотиться может, да и на него отвар согрела, благо было на чем. Рэйси как могла с Ранкой разговорилась, что-то оне промеж себя надумать успели.
А потом мы бинты пошли стирать. Дело было раннешнее, а вот тряпок поднакопилось на полную суму. Крепость Ангбанд военная, никогда не знаешь, когда понадобятся, оттого мы с дочкой тогда решили не ждать как совсем закончатся, а пойти таки, отстирать кровавое, да потом, опосля стирки, еще в котле проварить – так бабка еще моя делала, говорила, чистый бинт ране лучший друг, а грязный – худший враг. Да и от того же Хонахта я когда-то слышала, что если инструменты и бинты в хорошей воде варить да инструменты над огнем калить, то и работать будет проще, и жить пациентам дольше, потому что никакая лихоманка ни с ножа, ни с иглы, ни с бинта к ним в тело не проберется. Шли-то мы до речки по приметам, а уплутали...
Идем уже каким-то берегом, ниже склона одни ветки буреломные виднеются, глядим – стоит кто-то. Подошли, порасспросили – оказалось, семья вождя вастачьего с шаманкой, да шаманке плоховато стало. Ну я к ней, что, да как, да может помочь чем... Она мне – нет мол, никак ты мне сейчас не поможешь, разве что навредишь. Ну, дело-то не мое... А тут к берег корабль пристал, эльфийский. Ну, нас на нем и перевезли через пролив. У острова стража спрашивает – кто мы такие, зачем на остров их идем. Я говорю – лекари, Эстолад, хуторские мы. А с берега нас еще парень какой-то разглядел, да страже кричит, мол, знает нас, лечили мы его, а я на голос щурюсь – и правда, щека рваная уж больно приметна, лечила его и не раз. Обошли островок – нет нам места здесь, да к тому же и Войско Запада здесь неведомой силой оказалось. Так ведь и ходила я тогда носом в землю, чтоб глазами с их предводителем не встретиться – а ну как узнает хуторянку, что его едва ли не по матери крыла...
А тут на остров этот наши, с крепости, лезут по перешейку. И вижу – парня того, которого я, казалось, только что в бараке отоспаться оставила, перед строем заместо щита держат. И такая обида на меня накатила, такая беспомощность... Я ж его... своими руками... И такая злоба взяла, что хоть самой дерись. Да только я ж лекарь, не воительница какая. От меня война иная потребна. А от того я к их целителям подхожу, что лазарет заранее ладят, да говорю, мол, нужны руки лекарские, а ежель нужны, так вот она я, лекарка эстоладская, готова чем сумею помочь. Вот так и помогала. А как отбили моего пленника – к нему уже сама дернулась, да историю изложила. А позже нас с того острова по слезной просьбе Оссэ увел. И сказал на прощание – «Хотел бы пожелать вам удачи, но не могу. В том, что вы делаете, важна не удача, а то, что бьется в ваших сердцах.»
А вернулись в крепость – там уже вовсю военное положение шло, на силу до лазарета пробрались. Как все шло – в голове туман, как будто один бесконечный день тянулся от первых стычек и до самого конца. Крепость перестраивалась и укреплялась, и велением Владыки Севера нам отдали просторный зал под палаты, которые мы сами же и ставили, чтобы еще лучше, еще быстрее, еще полнее оказать помощь тем, кто будет защищать эту крепость. То время, когда он не воевал и не пытался урвать хоть малый отдых после боя, Хонахт учил нас. Учил всему тому, на что не хватало времени еще в крепости на холме. Всему тому, что сможет спасать жизни. Всему тому, что я сейчас несу своим ученикам с наказом не забыть и передать дальше, что я в мои немалые годы записываю почти с его слов. Я не постесняюсь признаться – не голос мужа звучит для меня после стольких лет в голове, не голос матери, учившей меня всему, что я могла от нее взять, а голос Хонахта, ставшего для меня лучшим наставником и умершего за то, чему присягал.
После сражения у эльфийского острова я не сомневалась в том, что война докатится до крепости. И до последних минут этой крепости надеялась, что если не здание, то его защитники выстоят. А потому, когда нас, мирных стали выводить, я сначала ушла со всеми, а потом вернулась. Потому что я верила в этих людей и нелюдей, потому что я верила в их силу и их дух. И я не могла себе позволить убегать за горы тогда, когда они сражаются. Я не могла поверить в войну, на которой нет раненых. А там, где есть раненные, там обязательно, обязательно, обязательно должны найтись лекари. Поэтому я вернулась, надеясь, что успею оказаться полезной, а Анхин и Фианна выведут остальных.
Когда я вернулась, палаты были почти пусты, но у одной из колонн лежал мой сын. Я подошла к нему и проверила повязки – как бы мне не было жалко его, как бы хорошо я не знала, что это он просил нас вывести из крепости, но он был пациентом, а прочее не имело значения. А потому – повязки проверить, напоить стоявшим там еще с начала штурма укрепляющим и оставить, спеша к следующему. И к следующему. А потом на меня выкидывают раненую эльфийку, ту самую, что помогала мне в бараке. Раны, жар, бред. Промыть, пролить, чтобы не цвела зараза, да и не так больно было. Наложить повязку. Напоить чистой водой, а потом, понемногу, и лекарствами. Повязку на лоб. Голову, после короткого замешательства и отмеченного, что в лекарне не одна, на свои колени. И говорить. Постоянно. Слушать девочку, поить ее лекарствами и говорить с ней. Сильная девочка, хорошая девочка... И слышать, как она поет. Тихо, как может внятно, пересохшими губами... «Только пепел знает об огне, он там был…» И видеть слезы в ее глазах, а потом, когда защипало щеку, заметить и свои.
Я не могла даже мысли допустить, что моя семья пойдет за мной. Да, я говорю о них семья и делаю это по полному праву – перед самой битвой, под звук рогов Войска Запада Фаннар взял в жены мою дочь с общего благословения меня и Энгора. Их же благословил и Владыка Севера, пусть позже, пытаясь вспомнить этот момент в деталях, я и поняла, что его слова были благословением им не на брак, а на жизнь. Но что же, пусть и не так, как то ожидалось, но благословение принесло свой плод – да, они умерли, но умерли вместе и до последнего вздоха любили друг друга.
Обрушение палат нас почти не коснулось, мы слышали грохот, видели, как что-то происходит с колоннами... А потом я очнулась в воде вместе с сумками, каким-то чудом оставшимися на мне, и на двери вместе с пациенткой, она была оглушена, но вне тяжелой опасности, а я вернулась в забытие – слишком многое свалилось на мою голову...
Окончательно я очнулась уже одна, на какой-то доске, когда меня прибило к камням ногами. Сумки остались при мне, хотя полотно и промокло. Только тогда я заметила, что со мной и сумка сына, которую он оставил нам со словами, что там тоже были бинты и травы. Я уже чувствовала, что моей семьи нет в живых, да и сама была не сказать, что уверена в собственной жизни. Но если есть дорога – по ней надо идти, умереть я еще успею, а вот уйти и выжить...
Через несколько дней меня подобрал сын Ахобора, отправленный отцом разведать еды. Я не знаю, насколько я тогда была хуже еды, и насколько мне не были рады, то время в памяти расплывается туманом. Но мы вместе перешли горы и основали новое поселение. Ахобор научил меня грамоте за время пути, и теперь я могу оставить свою память не только своим ученикам, но и любому, кто сможет прочесть записанное. И это правильно – чем болье тех, к кому сможет прийти лекарское знание , данное мне семьей, а после и Хонахтом из крепости Химринг, тем лучше.
Добежали. Ранку брат успокоил, я отдышаться успела, тогда в общий зал он нас и повел. А там стоят двое, да командуют, и так командуют, будто не гарнизон Химринга перед ними, столько лет землю под рукой держащий, а ребетята хуторские, малые да неразумные. Я смолчала, а все едино насторожилась – недолжно это. А там и выяснилось – то майяры темные, а их и не признают по первости, видно, оттого они такие злобные на язык и ходят. Задумалась я тогда про майаров – до того про них эти, с Запада говорили, а тут вот навроде свои такие же бегают. Ну, раз бегают да злятся – значит так надо. А потом и Фаннар вернулся, а с ним уже заловленными еще двоих парней привели. Этих порасспросили, одного повязали накрепко, а второго до того попортить успели, ну меня и дернули – перевяжи мол. Я перевязала да рассмотрела – не парень то был, а девка в мужском платье. А после, уже в другой крепости, и имя ее разузнала – Рэйси она, Рэйси Куница. Но да как я ее перевязала, так нас уже до другой крепости потащили цепью – приказано в Ангбанд мирных вести, а с этой крепостью одному гарнизону маяться.
В крепости уже пленников отдельно утащили, а нас в тронный зал привели, представить Владыке Севера. Меня тогда под самые пятки пробрало – он сидел на троне и смотрел на нас – тяжело и вместе с тем спокойно, говорил – а я не слышала слов, только гул, как от падающего камня или бурной реки после паводка.
Когда нас вели размещать, я краем уха слышала шум в одном из бараков поблизости, и слышала голос той девчонки, которую перевязывала в крепости на холме. Слышала крик, а за ним рычание – «На ворота!» Нас только разместили, как окриком темной майа я была вызвана к той же девочке – и снова раны, и снова это лицо, которое я знала и раньше, много раньше, но никак не могла узнать сейчас. Перевязать что могу, и на пару минут, каким то чудом данных орками прижать к себе, напутствовать, зная, что и не свидимся больше, провожая в последний, как тогда казалось, путь по праву старой и мудрой женщины. И плевать, что не моя дочь, и плевать, что недолжно казнить за ошибку одних другого. Ей было нужно, у нее никого не осталось, значит, отпустить ее было правильно именно мне.
После нас разместили в рудничном бараке, выгнав оттуда пленных. Говорили – вы гости Севера, если вам что-то нужно – не стесняйтесь просить. А нам нужна была только вода и работа. Без воды бунтовать начинало тело, без работы – разум. Только работой можно было тогда выгнать из головы крутившуюся там еще с орочьего набега мысль, – «Что, разглядела истинный лик того, под чьей рукой ходишь?» И только когда с помощью Хонахта, хирурга из гарнизона Химринга, маленький лазарет встал как раз между бараками, где жили гости, и теми, где жили пленники, я нашла в себе силы ответить на этот вопрос. Да, я разглядела истинное лицо Севера – рваное и усталое, с каменным взглядом и рокотом обвала вместо голоса. Я разглядела все лица, какими ко мне поворачивался Север. И они оказались как раз по мне.
А когда поставился переносной лазарет притащили и пациентку – ту самую, с которой мы шли до Ангбанда, ту самую, которую из раза в раз я бинтовала и держала в своих руках. Ей вырезали глаза и язык, а к тем ранам на руках, которые я стягивала на ней, провожая на стену, прибавилось множество новых. И никто даже не удосужился прижечь то, что натворил, ее бросили истекать кровью нам, вот, играйтесь в свою медицину, дорогие гости.
И к нам вернулся Хонахт. Вот уж когда я благодарила всех богов, каких знала, за то, что он есть и он здесь с нами и девочкой… Дело в том, что у него был сохранен набор для шитья ран, мой же в спешке сборов был позабыт дома. А значит, только он мог в тот момент помочь Рэйси выжить – и помог. Язык прижгли, глазницы зашили, я, тихо радуясь собственной запасливости на травы, смогла домешать нужное снадобье. Оставалось только одно – ждать, как пойдет дело. С Хонахтом был договор, что сумеет – проведает, все же он-то много где нужен, и не только как лекарь, а мы с Ранкой остались при пациентке. Наше дело уже привычное – пои ко времени, да повязки меняй, да жди, пока в полное сознание придет. Я так посидела, поработала, совсем правильно девочку устроила, а тут ко мне со спины крадутся. Пленникам местным тоже помощь понадобилась. Ну, я с Ранкой сговорилась, чтоб она за Рэйси приглядела, взяла что полегче, да и пошла в тот барак. А там… Жуть там, кровавая да расписная. Лежит эльф, сильный, статный, а у него спина под цвет волос алая. Бичом воспитывали, али кнутом, такие полосы чаще на скотине видеть приходится, а тут во всю спину роспись полосатая. Одно счастье, спину не перешибли, только кожу до мяса подрали. Я от щедрот на бинты снадобьем для ран плеснула – да и по лохмотам иду, промываю. Больно ему, сразу видно, да он не орет особо, не дергается, терпит. Сильный парень. А кто спереди его держит – тож молодец. Пока так-то мимо бегал, думалось – парень, а как рядом за работу сели уж и разглядела – девушка это, ихняя, эльфийская, крепенькая, да тоже битая – и на лице шрам от виска на щеку тянется, и рука одна всего, а в другой протез стоит.
Как сумели в три руки промыли, перевязали, да отсыпаться оставили – тут, как говорится, кого не пользуй, а совет один будет – сон – лучший лекарь.
Так вот я и трудилась – то у Рэйси посижу, повязку сменю, дочку чем смогу ободрю, потом до барака схожу – как там парень, не придет ли его лихоманка какая бить. От него снова к Рэйси, так дело и шло. Потом Рэйси очнулась, кое-как мы с ней говор знаками наладили, да только я и после того в барак бегать не перестала – все ж одно пациенты. А там новый паренек лежит, и колотит его чем-то, да продергивает. Ну его тож чуток порасспросила, чем, да как, да от чего колотиться может, да и на него отвар согрела, благо было на чем. Рэйси как могла с Ранкой разговорилась, что-то оне промеж себя надумать успели.
А потом мы бинты пошли стирать. Дело было раннешнее, а вот тряпок поднакопилось на полную суму. Крепость Ангбанд военная, никогда не знаешь, когда понадобятся, оттого мы с дочкой тогда решили не ждать как совсем закончатся, а пойти таки, отстирать кровавое, да потом, опосля стирки, еще в котле проварить – так бабка еще моя делала, говорила, чистый бинт ране лучший друг, а грязный – худший враг. Да и от того же Хонахта я когда-то слышала, что если инструменты и бинты в хорошей воде варить да инструменты над огнем калить, то и работать будет проще, и жить пациентам дольше, потому что никакая лихоманка ни с ножа, ни с иглы, ни с бинта к ним в тело не проберется. Шли-то мы до речки по приметам, а уплутали...
Идем уже каким-то берегом, ниже склона одни ветки буреломные виднеются, глядим – стоит кто-то. Подошли, порасспросили – оказалось, семья вождя вастачьего с шаманкой, да шаманке плоховато стало. Ну я к ней, что, да как, да может помочь чем... Она мне – нет мол, никак ты мне сейчас не поможешь, разве что навредишь. Ну, дело-то не мое... А тут к берег корабль пристал, эльфийский. Ну, нас на нем и перевезли через пролив. У острова стража спрашивает – кто мы такие, зачем на остров их идем. Я говорю – лекари, Эстолад, хуторские мы. А с берега нас еще парень какой-то разглядел, да страже кричит, мол, знает нас, лечили мы его, а я на голос щурюсь – и правда, щека рваная уж больно приметна, лечила его и не раз. Обошли островок – нет нам места здесь, да к тому же и Войско Запада здесь неведомой силой оказалось. Так ведь и ходила я тогда носом в землю, чтоб глазами с их предводителем не встретиться – а ну как узнает хуторянку, что его едва ли не по матери крыла...
А тут на остров этот наши, с крепости, лезут по перешейку. И вижу – парня того, которого я, казалось, только что в бараке отоспаться оставила, перед строем заместо щита держат. И такая обида на меня накатила, такая беспомощность... Я ж его... своими руками... И такая злоба взяла, что хоть самой дерись. Да только я ж лекарь, не воительница какая. От меня война иная потребна. А от того я к их целителям подхожу, что лазарет заранее ладят, да говорю, мол, нужны руки лекарские, а ежель нужны, так вот она я, лекарка эстоладская, готова чем сумею помочь. Вот так и помогала. А как отбили моего пленника – к нему уже сама дернулась, да историю изложила. А позже нас с того острова по слезной просьбе Оссэ увел. И сказал на прощание – «Хотел бы пожелать вам удачи, но не могу. В том, что вы делаете, важна не удача, а то, что бьется в ваших сердцах.»
А вернулись в крепость – там уже вовсю военное положение шло, на силу до лазарета пробрались. Как все шло – в голове туман, как будто один бесконечный день тянулся от первых стычек и до самого конца. Крепость перестраивалась и укреплялась, и велением Владыки Севера нам отдали просторный зал под палаты, которые мы сами же и ставили, чтобы еще лучше, еще быстрее, еще полнее оказать помощь тем, кто будет защищать эту крепость. То время, когда он не воевал и не пытался урвать хоть малый отдых после боя, Хонахт учил нас. Учил всему тому, на что не хватало времени еще в крепости на холме. Всему тому, что сможет спасать жизни. Всему тому, что я сейчас несу своим ученикам с наказом не забыть и передать дальше, что я в мои немалые годы записываю почти с его слов. Я не постесняюсь признаться – не голос мужа звучит для меня после стольких лет в голове, не голос матери, учившей меня всему, что я могла от нее взять, а голос Хонахта, ставшего для меня лучшим наставником и умершего за то, чему присягал.
После сражения у эльфийского острова я не сомневалась в том, что война докатится до крепости. И до последних минут этой крепости надеялась, что если не здание, то его защитники выстоят. А потому, когда нас, мирных стали выводить, я сначала ушла со всеми, а потом вернулась. Потому что я верила в этих людей и нелюдей, потому что я верила в их силу и их дух. И я не могла себе позволить убегать за горы тогда, когда они сражаются. Я не могла поверить в войну, на которой нет раненых. А там, где есть раненные, там обязательно, обязательно, обязательно должны найтись лекари. Поэтому я вернулась, надеясь, что успею оказаться полезной, а Анхин и Фианна выведут остальных.
Когда я вернулась, палаты были почти пусты, но у одной из колонн лежал мой сын. Я подошла к нему и проверила повязки – как бы мне не было жалко его, как бы хорошо я не знала, что это он просил нас вывести из крепости, но он был пациентом, а прочее не имело значения. А потому – повязки проверить, напоить стоявшим там еще с начала штурма укрепляющим и оставить, спеша к следующему. И к следующему. А потом на меня выкидывают раненую эльфийку, ту самую, что помогала мне в бараке. Раны, жар, бред. Промыть, пролить, чтобы не цвела зараза, да и не так больно было. Наложить повязку. Напоить чистой водой, а потом, понемногу, и лекарствами. Повязку на лоб. Голову, после короткого замешательства и отмеченного, что в лекарне не одна, на свои колени. И говорить. Постоянно. Слушать девочку, поить ее лекарствами и говорить с ней. Сильная девочка, хорошая девочка... И слышать, как она поет. Тихо, как может внятно, пересохшими губами... «Только пепел знает об огне, он там был…» И видеть слезы в ее глазах, а потом, когда защипало щеку, заметить и свои.
Я не могла даже мысли допустить, что моя семья пойдет за мной. Да, я говорю о них семья и делаю это по полному праву – перед самой битвой, под звук рогов Войска Запада Фаннар взял в жены мою дочь с общего благословения меня и Энгора. Их же благословил и Владыка Севера, пусть позже, пытаясь вспомнить этот момент в деталях, я и поняла, что его слова были благословением им не на брак, а на жизнь. Но что же, пусть и не так, как то ожидалось, но благословение принесло свой плод – да, они умерли, но умерли вместе и до последнего вздоха любили друг друга.
Обрушение палат нас почти не коснулось, мы слышали грохот, видели, как что-то происходит с колоннами... А потом я очнулась в воде вместе с сумками, каким-то чудом оставшимися на мне, и на двери вместе с пациенткой, она была оглушена, но вне тяжелой опасности, а я вернулась в забытие – слишком многое свалилось на мою голову...
Окончательно я очнулась уже одна, на какой-то доске, когда меня прибило к камням ногами. Сумки остались при мне, хотя полотно и промокло. Только тогда я заметила, что со мной и сумка сына, которую он оставил нам со словами, что там тоже были бинты и травы. Я уже чувствовала, что моей семьи нет в живых, да и сама была не сказать, что уверена в собственной жизни. Но если есть дорога – по ней надо идти, умереть я еще успею, а вот уйти и выжить...
Через несколько дней меня подобрал сын Ахобора, отправленный отцом разведать еды. Я не знаю, насколько я тогда была хуже еды, и насколько мне не были рады, то время в памяти расплывается туманом. Но мы вместе перешли горы и основали новое поселение. Ахобор научил меня грамоте за время пути, и теперь я могу оставить свою память не только своим ученикам, но и любому, кто сможет прочесть записанное. И это правильно – чем болье тех, к кому сможет прийти лекарское знание , данное мне семьей, а после и Хонахтом из крепости Химринг, тем лучше.
-
-
16.08.2015 в 16:24Сул