Слова рисовались росчерком шпаги, которая станет птицей, полетом в синее небо которому путь за мгновенье до взлета, в ладонях корабликом, но не для моря а для тетради, на нем слезинки - "Какого черта?" "Чего же ради?" Вновь белый парус укроет надежду и станет алым. Тот, кому в жизни хватило воли чтоб стать удалым бежит котенком, щенком, мышонком, пугает белок...
Листва? Нет, хвоя! И там луч солнца настолько редок, что им сумеешь заткать преданий нелепый шелк, и им же - вышить по лунной глади - "Все хорошо". Поставить кляксу - как можно больше, жирнее, ярче. Поверь - и тогда она станет морем - тем, настоящим, тем что волною берег укроет, как одеялом... И будет вкусно пахнуть лавандой Взрослая. Мама.
И будет ближним, и будет дальним, и будет - белым, и станет - алым... Твоя Ассоль на чужом причале седеть устала. Ей дарит время сырые ветры, чужие дали. Ты знаешь, таким на Олимпиаде дают медали - за то что бьет без промаха в цель словом и смехом, за то, что любая броня для сказки.. О нет, не помеха, больнее помнить как побежала - за нами, встречно... Ну а потом накрыла ладонью усталую вечность, которой ритм - будто в паре сердце бьется не в такт. В нем и твое отзвучало скерцо... Виват! Виват! И фейерверком - шубка лисицы нового дня, которой рожью заколоситься не для меня, проросшей в колос, ей мир подземья глубок и тих...
Я никогда уже не узнаю - сумел ли стих взлететь самолетиком из-под шпоры в глухую высь... Ты не ощупывай коридоры, не обернись! Не стань чернее злобы и тучи, туманней снов ... Но нет, я просто бросаю кучи ненужных слов, которым болью ли, сказкой, пылью - не все ль равно... Ты - помнишь, а люди уже забыли, как воду - в вино, как страшным бедам найти на пару и счастья сад...
Ты просто знай - восковые свечи не догорят...